– А вот что, мистер Потс, – ответил я. – Еле на ногах держусь. Утром я два часа провозился с кобылой – жеребенок никак не шел, – и у меня все тело ноет.

– Не шел, говорите? Повернут что ли не так был, а?

– Да. Поперечное положение. Ну и я намучился, пока его повернул.

– Прах ее побери, работка не из легких! – Он задумчиво улыбнулся. – А как моя клайдсдейлская кобыла жеребилась, помните? Вы тогда в Дарроуби только-только приехали. Может, первый ваш такой случай был.

– Ну, конечно, помню, – сказал я. И я помнил его доброту. Он видел, что я молод, зелен, не уверен в себе, и мягко, тактично постарался меня успокоить, ободрить. – Да, – продолжал я, – было это в ночь на воскресенье, и нам пришлось потрудиться. Мы вдвоем были, но справились, верно?

Он расправил плечи, и его взгляд обратился мимо меня на что-то, чего я видеть не мог.

– Да уж. Мы с вами ловко справились. Тогда у меня силенок толкать и тянуть хватало.

– Еще как!

Он тяжело вдохнул, а потом выпустил воздух, странно поджимая губы. И поглядел на меня с тихим достоинством.

– Хорошие были деньки, мистер Хэрриот, а?

– Да, мистер Потс. Очень хорошие.

– Эге. – Он медленно кивнул. – Их у меня много было, таких дней. Нелегких, а хороших. – Он поглядел на своего пса. – И старик Нип тоже со мной наработался, э, малый?

И я вдруг перенесся в тот день, когда увидел мистера Потса в первый раз. Примостившись на табурете, он доил одну из своих малочисленных коров, упираясь лбом в волосатый бок. Пальцы его трудолюбиво массировали соски, но тут Нип уронил камешек ему на сапог. Фермер нагнулся еще ниже, зажал камешек двумя пальцами и бросил в открытую дверь коровника. Нип в восторге помчался за камешком и, вернувшись через несколько секунд, снова уронил его на хозяйский сапог, выжидательно пыхтя.

И он не обманулся в своих ожиданиях. Его хозяин опять машинальным движением бросил камешек за дверь, словно проделывал это несчетное число раз. Наблюдая за ними, я понял, что присутствую при ежедневном их ритуале, и у меня даже сердце защемило – какое безграничное терпение и преданность!

– Ну что же, мистер Хэрриот, мы пойдем, – сказал мистер Потс, и я, вздрогнув, вернулся в настоящее. – Пошли, Нип!

Он взмахнул палкой, и я провожал взглядом человека и собаку, пока их не заслонила нависающая над водой ива.

Видел я мистера Потса в последний раз. На следующий день, когда я подъехал к бензоколонке, заправщик сообщил без особого интереса:

– А старый мистер Потс вроде бы свое отпрыгал?

Вот так. Шуму его кончина не наделала. И на похороны пришли только три-четыре его старых приятеля.

Мне было грустно. Еще одно привычное лицо исчезло. Моя жизнь с ее обычными заботами будет продолжаться, но его мне будет не хватать. Я знал, что наши ежедневные разговоры его подбодряли, но меня томила тоскливая мысль, что я уже ничего никогда не смогу сделать для мистера Потса.

Прошло полмесяца, и однажды, открывая калитку, чтобы выпустить Сэма на приречный луг, я взглянул на часы. Двенадцать тридцать – масса времени для прогулки! Длинная полоса зеленой травы была пустынна, но тут я заметил слева одинокую собаку. Это был Нип. Пока я смотрел на него, он встал, сделал несколько нерешительных шажков и снова сел у задней калитки своего садика.

И я пошел не по берегу, а вдоль заборов – к старому псу. Он вяло поглядывал по сторонам, но, когда мы приблизились, оживился, обнюхал Сэма, а мне повилял хвостом.

По ту сторону калитки миссис Потс выпалывала сорняки, с трудом нагибаясь и втыкая в землю совок.

– Здравствуйте, миссис Потс! – сказал я. – Как поживаете?

Старуха с усилием распрямилась.

– Да ничего, мистер Хэрриот, спасибо. – Она оперлась о калитку. – Вы, гляжу, на Нипа смотрите. Истосковался он без хозяина.

Я промолчал, и она продолжала:

– Ест-то он ничего, и кормлю я его вдоволь, а вот гулять с ним никак не могу. – Она потерла спину. – Ревматизм замучил, мистер Хэрриот, силы только хватает, чтобы по дому управиться да с огородом.

– Ну разумеется, – сказал я. – А один он не идет?

– Никак. Вот тропка, он по ней каждый день ходил. – Она кивнула на извилистую, вытоптанную в траве дорожку. – А теперь сделает шаг-другой и назад.

– Ну ведь собаки любят гулять в компании, как и мы. – Я нагнулся и погладил старого пса по голове и ушам. – А с нами пойдешь, Нип?

Я пошел по дорожке, и он без колебаний затрусил рядом с Сэмом, повиливая хвостом.

– Нет, вы только поглядите! – воскликнула старушка. – Как хорошо-то!

Я пошел по его обычному пути к реке, где темная вода быстро бежала под ветвями корявых ив. А потом мы перешли по деревянному мосту, и река перед нами разлилась по галечным отмелям, журча и лепеча между камнями.

Мы оказались в уединенном мирном уголке, где тишину нарушали только пение птиц и неумолчное журчание реки, сквозь просветы в длинном пологе листвы виднелись зеленые склоны холмов.

Я смотрел на бегущих впереди меня собак, и решение пришло само собой: так теперь будет каждый день. С этих пор маршрут моей прогулки изменился, и сначала я шел вдоль заборов. Нип был счастлив, Сэм радовался, а я находил странное утешение в мысли, что мне все-таки удалось сделать что-то для мистера Потса.

Собаки любят раз заведенный порядок. Одно из самых больших их удовольствий – предвкушать что-то и видеть, как это сбывается. Например, еда или возвращение хозяина домой. Для Нипа этим стала ежедневная прогулка у реки. Я навсегда сохранил теплое чувство к моим друзьям-фермерам, которые привечали меня, когда я только начинал практиковать, и с годами это чувство все более крепло, хотя с тех пор прошло более полувека. Ну а что касается мистера Потса, я был рад доказать, что работа ветеринара включает многое и многое.

43. Нянюшка Джуди

Познакомился я с Джуди, когда лечил у Эрика бычка от актиномикоза языка. Он был еще почти теленком, и фермер ругал себя за то, что заметил его состояние, только когда он превратился в ходячий скелет.

– Черт! – ворчал Эрик. – Он пасся в стаде на дальнем лугу, и, уж не знаю как, я про него забыл. И нате, пожалуйста!

Когда актиномикоз поражает язык, лечение следует начинать сразу, едва появятся первые симптомы – слюнотечение и припухание под челюстью. Если же упустить время, язык увеличивается, становится все тверже и в конце концов высовывается изо рта, неподатливый, как кусок дерева, – в старину эту болезнь так и называли: «деревянный язык».

Заморенный бычок уже достиг этой стадии, и вид у него был просто жалкий, но и чуть комичный, словно он меня дразнил. Однако распухший язык лишал его возможности есть, и он в буквальном смысле слова околевал с голоду. Он лежал на полу неподвижно, словно ему уже было все равно.

– Ну, Эрик, нет худа без добра, – сказал я. – Сделать ему внутривенную инъекцию будет легко. У него не осталось сил сопротивляться.

В то время как раз появилось новое и прекрасное лечение, очень современное и эффективное, – введение в вену йодистого калия. Прежде фермеры обычно мазали больной язык йодом. Процедура эта была медленной, а главное, результаты давала далеко не всегда.

Я ввел иглу в яремную вену и запрокинул флакон с прозрачной жидкостью. Я растворял две драхмы йодистого калия в восьми унциях дистиллированной воды, так что сама инъекция много времени не занимала. И флакон был уже почти пуст, когда я осознал присутствие Джуди.

Нет, конечно, краем глаза я видел, что все это время рядом со мной сидела большая собака, но теперь черный нос придвинулся так близко, что почти коснулся иглы. Затем нос прошелся по резиновому шлангу до флакона и двинулся вниз, сосредоточенно посапывая. Когда я извлек иглу, нос принялся внимательно исследовать место укола. Затем высунулся язык и начал тщательно вылизывать шею бычка.